Актерские сны

Двадцатого сентября исполнилось 65 лет народному артисту России Александру Галко. Имя Александра Григорьевича для театрального Саратова больше, чем имя блистательного актера и талантливого педагога. Банко и Земляника, Геннадий Панфилович и Мелехов... Вошедший в историю русского театра монументальной трактовкой булгаковского Воланда, этот замечательный артист является живым воплощением всего лучшего, что отличает саратовскую театральную школу. Он творит сам и вот уже двадцать пять лет преподает актерское мастерство молодому поколению. Сегодня его ученики держат на своих плечах весь репертуар театра драмы.
- Александр Григорьевич, ваши первые театральные впечатления.
- Мое детство прошло в Белоруссии в глухой-глухой деревне. О театре, как таковом, там мало кто слышал. Была художественная самодеятельность, что-то пели, плясала, но даже драмкружка не было. Позже, в десятом классе, в северном городке Беломорске, куда мы переехали, я смотрел гастрольный спектакль по пьесе Островского "Сердце не камень. Но... во-первых, далеко сидел, во-вторых, исполнители главных ролей были лет на 30 старше своих героев, и заразиться театром на таком спектакле было сложно. Все произошло чуть по-другому. В юности у меня был довольно приятный мальчишеский голос. И я стал в школе, потом на городских смотрах петь этим сладким детским голоском взрослые песни о любви. Почему-то всех это умиляло до невозможности. Меня бисировали, называли артистом. Вот тут-то все и произошло. Артист! Потом из тенора прорезался хрипловатый баритон, и карьера певца мне не светила. А уже хотелось, чтоб называли артистом. Тогда я, не долго думая - в драмкружок, где играл Олега Кошевого, Бориса в "Грозе" и еще много взрослых ролей. Потом театральный институт. И все! И завяз!
- Какие ассоциации рождало слово "театр" в юности?
- Что-то далекое, красивое, совершенно недосягаемое, где все не так как в жизни. Это впечатление скорее даже от трофейных фильмов, чем от театра. Но и театр казался таким же хрустальным дворцом, где красиво ходят почти полубоги. Потому так и не понравился первый виденный обшарпанный спектакль.
- А сейчас какие ассоциации вызывает слово "театр"?
- Пляшущая, возбужденная нищета, которая пытается выжить своим веселым отчаянием. Нам кричат "веселее", "давай еще" - и мы даем, утешая себя надеждой, что и серьезные мы еще понадобимся, что наше время еще придет. Это ведь то, чему мы посвятили жизнь. Театр забирает нас полностью. Он ревнив, не прощает измен, он требует тебя всего без остатка. Мы ведь не работаем в театре, мы ему служим. А нам - "веселее"! Подождите, помолчите с нами, вслушайтесь, всмотритесь, и произойдет чудо, оно и называется "театр".
- А как зритель, какой театр вы любите?
- Я люблю, когда на сцене умные, сложные люди и между ними сложные взаимоотношения. Когда спектакль сделан тонко, когда вскрыто то, о чем я и не догадывался, читая пьесу. Сейчас такой театр у Петра Наумовича Фоменко. Это пожалуй, лучшее, что есть сейчас в театральной России.
- Вы согласны с тем, что существуют два театра: тот, который борется со скукой, и тот, который борется со злом?
- Мне кажется, что театр вообще ни с чем не борется. Он может помочь, натолкнуть на какую-то скрытую в человеке мысль или чувство. Были, конечно, лозунговые театры рабочей молодежи, ТРАМы, так их называли. Был театр Брехта. Такие театры рождает время на какой-то определенный срок. Ситуация меняется - такие театры уходят. А мы ведь с вами говорим о театре, который на все времена.
- У вас есть модель идеального театра?
- Для меня идеальный театр тот, в котором занимаются искусством и ничем другим. В идеальном театре всё и все, начиная от уборщицы и кончая директором, должны работать на те два с половиной часа, когда придет зритель. В идеальном театре главная фигура актер, ибо именно от его встречи со зрителем зависит успех или неуспех театра. Все должно быть подчинено только этому вечернему действу.
- А модель идеального зрителя?
- Зритель, который тебя внимательно тебя слушает и отвечает. И ответ этот - не всегда аплодисменты. На сцене каким-то седьмым чувством слышишь - ловят ли твою реплику зрители и что они посылают в ответ. Но я думаю, что идеального вообще ничего не бывает. Идеальный театр, идеальная страна, идеальная жена - все это почти недостижимо, но надо к этому стремиться.
- Одно время актерская профессия считалась грешной, и артистов даже хоронили за оградой кладбища. Как вы думаете, почему?
- Не знаю. Видимо тем, что актер пытается быть создателем некого другого человека. Актерская профессия, как и любая другая, может быть во благо и во зло. Опасно, если театр пробуждает в человеке худшее, что в нем есть, но если театр помог хотя бы на минуту заглянуть в себя, чему-то удивиться, чего-то устыдиться, что-то переосмыслить - какой-же в этом грех?
- Какой вы, когда захвачены работой?
- Всегда нервный. Всегда комплексующий. Каждый раз думаю, что вот уж тут я точно провалюсь. Никакой уверенности народного артиста у меня нет и в помине.
- Скажите, а после спектакля возбуждение проходит сразу или еще два часа заснуть не можете - сердце колотиться?
- Колотиться и после хорошо сыгранного спектакля и после плохого. После плохого стыдно, начинаешь все прокручивать заново, грызешь себя, проклинаешь себя и профессию. После хорошего - опять бессонница, ты возбужден, появляется масса энергии, кажеться, что еще раз сыграл бы, и опять не спишь.
- А какую часть занимает театр в ваших снах?
- Огромную! Актерские сны - это отдельная тема. Поговорите с актерами, всем нам сняться кошмарные сны. В них ты забываешь текст, почему-то надо играть в спектакле, который никогда не видел, надо выходить на сцену, а ты без костюма и нигде его не можешь найти. В жизни я практически не забывал никогда текст на сцене, а во сне это происходит постоянно. И это так страшно во сне, во стократ страшнее, чем в жизни! С ужасом просыпаешься в холодном поту и думаешь: "Слава Богу, что это сон!" Не помню ни одного сна, где бы мне аплодировали, вручали цветы.
- А может хороший актер стать хорошим педагогом?
- А почему же нет? Больше того, хорошим педагогом может стать и не очень хороший актер. Он может сам на сцене не суметь сделать что-то талантливо, но научить сделать это талантливо, тонко понимать актерскую природу, в другом, вытащить это из другого он может. Это особый дар, не всегда совпадающий с актерским. Театральная педагогика несколько отличается от обычной. Надо ведь начинать не с профессии, а попытаться сделать человека умным, тонким, расшифровать ученика и для себя и для него самого. Наш инструмент - это мы сами, значит, этот инструмент должен быть готов к работе. А к работе он готов, когда звучит, когда есть темперамент, возбудимость, заразительность, когда актер свободен на сцене. Научить этому чрезвычайно сложно. Ты должен узнать ученика больше, чем он знает себя, чем знают его родители. Это почти интимный, семейный процесс. Он очень сближает, даже роднит! Притом, что процесс этот абсолютно индивидуален.
- Александр Григорьевич, к сожалению, после того, как спектакль сыгран, он бесследно исчезает. Его уже нигде нет. Впрочем, можно же снять его на пленку? Теряет ли спектакль от этого или приобретает?
- По-настоящему спектакль на пленку заснять нельзя. Снимают хуже, снимают лучше, но не фиксируется на пленку тот магнетизм, та аура, которая обязательно возникает на каждом хорошем спектакле. Не фиксируется на пленке звенящая тишина в зале, не слышно на пленке, когда актер и зритель вдыхают и выдыхают вместе. Прелесть театра в том и состоит, что никогда сегодняшний спектакль не будет похож на вчерашний и завтрашний. Он всегда другой. Он всегда сегодня - и больше его нет.
- Говорят, что спектакль разрушают сами актеры. Это так?
- Спектакль разрушают актеры и зрители вместе. Приходя на спектакль, зрители начинают мощно его корректировать своими реакциями, аплодисментами, смехом, словами. Актер почувствовал, что в этом месте начался смех или слезы и еще немного подыграл, чтоб продлить приятную для себя минуту, потом еще немножко и вот уже началось маленькое разрушение. \надо иметь большую силу воли, хороший вкус, чтобы не идти на поводу у зрителя. Для этого и существует режиссер, который время от времени должен смотреть свой спектакль и очень жестко его править.
- Сейчас вы репетируете роль кардинала Ришелье в "Трех мушкетерах". Каким вы видите своего героя?
- Ох... Ришелье! Ришелье одна из самых ярких исторических фигур. Умнейший человек своего времени. Мудрый государственный деятель. Создатель Французской академии. Первый в мире учредил государственную дотацию театрам и людям искусства.
Но в романе Дюма он, к сожалению, выписан только злодеем, эдаким мощным интриганом, противостоящим красивым романтическим героям. Мне он видится единственным в пьесе человеком, который по настоящему озабочен судьбой Франции. Все дерутся на шпагах, ездят за подвесками, занимаются любовью, танцуют, а он смотрит на все на это и как бы говорит: "Ребята, может хватит, может лучше заняться каким-нибудь делом, полезным Франции?"

Анастасия Нечаева "Телепрограмма", 24.09.2003